Журнал «МУЗЫКА И ВРЕМЯ» март 2012г.
Странная эта вещь – публичное одиночество. Оно сопровождает всех, кто осмеливается выйти на сцену без привычной поддержки партнеров и именно там быть самим собой, отдавая публике свои мысли и чувства, обнажая душу свою, как если бы говорил с близким другом, которому безраздельно доверяешь, а в ответ получаешь понимание, сострадание и восторг взаимной любви.
Исповедальность творчества Алёны Резник резко выделяет эту актрису и певицу из общего ряда лиц, солирующих на отечественной эстраде. А та манера исполнения, которая позволяет ей чувствовать себя одной из нас и такой близкой по духу каждому, делает эту прекрасную женщину бесконечно дорогой всем, кто пришел на ее концерт или спектакль. В репертуаре Алёны Резник есть очень популярные произведения, которые в ее интерпретации вдруг открываются неизведанной доселе стороной. А есть и совершенно незнакомые вещи, мгновенно становящиеся такими притягательными, как будто мы их любили когда-то, только почему-то перестали слышать в суете жизни и в погоне за миражами.
— Алёна, признайтесь, чем продиктован выбор произведений в ваших концертах?
– Интуицией. Если я слышу песню, и мне сразу хочется – до чесотки, до какой-то дрожи – ее петь: она моя! Я доверяю своему внутреннему голосу. В песне должна быть хорошая музыка, красивая мелодия или очень драматичная, и текст, который мне интересно сыграть. Нужна драматургия. Песня должна меня греть, будоражить во мне что-то потаенное, чем я хочу всколыхнуть зрителя, его сокровенные чувства. Я не преследую цель развлекать людей: хочу, чтобы они думали, чтобы им было интересно со мной, и они уходили после моего концерта окрыленными. Сейчас царит полнейшая бездуховность. У меня такое ощущение, что идет зомбирование нации. Тот, кто сегодня правит телевидением, все делает на потребу, чтобы развлечь любыми способами. Я хочу верить, что в моих концертах люди слышат настоящую поэзию и музыку, и это их возвышает.
– Вы поете песни разных авторов, среди которых – поэт Муса Гешаев. Что вас привлекло в его стихах?
– Наверное, страстность и нежность. И музыкальность. 10 лет назад отмечался в концертном зале «Россия» его юбилей, Муса пригласил меня принять участие в концерте. Я пела две его песни: одну – a capella, другую – в сопровождении рояля. На репетиции у меня неожиданно возникли сложности со звукорежиссером, которому было непонятно, почему я буду петь не под плюсовую фонограмму, как все, а живьем. А я упрямая, все-таки спела сама. И если бы вы слышали, какие овации мне устроили после первой его песни – «Вполголоса», и как взорвался зал, с криками браво, после джазовой коды песни «Позвони»!
– Кто для вас является эталоном в песенном исполнении?
– Жак Брель, Эдит Пиаф, Шарль Азнавур – французские шансонье. Кстати, в бесчисленных радиоэфирах, часовых передачах, когда люди звонят, а я отвечаю на вопросы, меня постоянно сравнивают то с Вертинским, то с Шульженко. Для меня стал большим ударом уход из жизни Людмилы Марковны Гурченко. Я с ней не была знакома, но вдруг поняла, что в России, наверное, принадлежу именно к ее направлению, когда на сцене творит хорошо поющая драматическая актриса.
– Для вас в песне что важнее – ее проживание или представление?
– Конечно, проживание. Но здесь существует очень тонкая грань, и я над этим всегда работаю. Я всю жизнь пытаюсь идти по острой грани, чтобы не спуститься ни туда и ни сюда – ни в трагедию, ни в излишнюю отстраненность.
– Что вам дало знакомство с Еленой Камбуровой?
– Елена Антоновна была в жюри во время конкурса актерской песни, где я стала лауреатом. Потом мы с ней встретились в «Сатириконе» за кулисами на каком-то юбилейном вечере, и она посоветовала мне делать сольные программы, чем я с ее легкой руки и занялась. А еще раньше, когда мне было лет 15, я попала на ее концерт в Омске. И она надолго стала моим божеством. А сейчас я сама по себе: считаю, что кумиры бывают только в отрочестве и юности. Став зрелой личностью, ты способен уже сам творить, не глядя ни на кого. В свое время Камбурова пригласила меня участвовать в сборных концертах, где были люди ее направления, ее жанра. Когда она создала свой театр, я там тоже как-то работала с сольной программой. Но потом Елена Антоновна перестала меня приглашать. Мне сказали, что я уже не в ее жанре. Я удивилась, но что делать? Мне часто говорят: «Ты поешь романсы не так, как все. Не так, как надо». А мне неинтересно петь, как все! Я считаю, что это вообще глупая постановка вопроса. У меня были когда-то попытки вклиниться в романсовую «тусовку». Но я белая ворона: я нигде и никуда не вписываюсь. Я всегда сама по себе. Я не хочу ни с кем быть в коалиции. Так жить трудно, но это меня не огорчает.
– Вы когда-то приехали в Москву из Омска. Как родители вас отпустили? Не отговаривали так далеко ехать?
– Нет. Более того, моя мама, которая по сути одна кормила растила нас с братом, потому что папа был полностью погружен в искусство, откуда-то брала деньги, сажала меня в поезд и отправляла поступать. Я объездила весь Союз: была в Новосибирске, в Екатеринбурге, в Питере, всюду, где есть театральные училища и институты. Но дальше II тура нигде не проходила. И только на третий раз поступила в школу-студию МХАТ.
– Откуда в вас взялось это страстное желание стать артисткой?
– Когда-то хотела стать актрисой моя мама. У нее не сложилось, но она работала диктором на телевидении и была звездой в городе Омске. Кстати, голос у меня от нее: она прекрасно поет. А папа был художником и настоящим кладезем ума. Он скопил дома огромное количество пластинок, и когда рисовал, у нас дома звучали Бах, Бетховен, Моцарт, Гайдн, Шопен. А вокруг стояли книги, которых в то время нельзя было найти, а он их доставал на черном рынке, и альбомы его любимых художников – Модильяни, Пикассо и многих других. Мой дедушка – заслуженный художник России, рисовал пейзажи, натюрморты и возглавлял художественный фонд. А вот сын был его прямой противоположностью, и они всегда конфликтовали на почве искусства. Дед кричал: «Ты не художник!». Ведь в советские времена человек, рисующий абстракции, был непонятен. А я слушала все и разговоры о театре, живописи, музыке и росла в абсолютной атмосфере искусства. И, конечно же, с детства мечтала стать актрисой.
– После учебы в школе студии МХАТ вы играли в «Сатириконе» у Райкина. Какие это были роли?
– Маленькие. Или массовка. Стыдиться этого не считаю нужным: это моя судьба, моя жизнь. Однажды я даже сказала Константину Аркадьевичу: «Спасибо вам, что не даете мне ролей, поэтому я пою сольные концерты». Ведь если бы у меня были главные роли, я вряд ли смогла искать пути для самовыражения: для этого не было бы ни сил, ни времени. Я 14 лет была так плотно занята в «Сатириконе», что из театра почти не выходила. Мы находились там с утра до ночи, буквально жили в театре. И, тем не менее, именно тогда я сделала свой первый моноспектакль «Мираж любви», который шел на малой сцене «Сатирикона», и зал был всегда полон.
– Правда, что вы умеете играть на гитаре?
– Да. Мама мне говорила: «Если хочешь быть артисткой, научись играть на музыкальном инструменте».
– Вы использовали это умение на сцене?
– Конечно. Например, в моноспектакле Константина Райкина «Давай, артист!», где он рассказывал всякие истории про своего папу и вообще показывал много интересного. Случилось так, что через год после моего прихода в «Сатирикон», а именно в 91 году, я стала лауреатом актерской песни имени Андрея Миронова. Мне говорили: «Что ты не пойдёшь к Косте и не спросишь, можно ли тебе петь в его спектакле?» Я набралась храбрости и пришла к нему в кабинет: «Константин Аркадьевич, я вот пою, стала лауреатом. Можно мне у вас в моноспектакле петь?» Он отвечает: «Как-то я об этом не подумал. Давай-к а я тебя посмотрю». Мы пошли на сцену, я взяла гитару и спела. Он сказал: «Хорошо, будешь петь». И я год выходила на сцену театра «Сатирикон», дважды ездила с ним в Омск и Новосибирск. Мы работали на гастролях в больших двухтысячных залах. Два часа шел спектакль и 15 минут, в серединке, я пела.
– Почему вы все-таки ушли из «Сатирикона»? Не нравилось, как складывается там ваша карьера?
– Безусловно. Понимаете, несколько лет я на большой сцене «Сатирикона» танцую и пою в массовке, выхожу в эпизоде в третьем составе, и в это же время на малой сцене полтора часа одна играю моноспектакль. Про меня пишут статьи, которые вывешиваются на стенде, но все делают вид, что ничего не происходит. Ну, девочка что-то там делает, но это неважно.
– А Константин Райкин видел ваш спектакль?
– Я его звала. Но он всегда был занят. А как-то пришел на 15–20 минут, посмотрел из осветительской ложи, сверху, и ушел. Значит, ему неинтересно было то, что я делаю. И все же я очень любила этот период времени: я сама продюсировала свое дело, и мне не мешали. А поскольку я была актрисой этого театра, то не платила за аренду, на мне был только штат, обслуживающий спектакль: монтировщики, свет, звук. И еще я за свой счет давала рекламу. Три года я его играла, правда, не каждый месяц, поскольку с деньгами было трудно: приходилось прибегать к маминой помощи – моего бессменного спонсора.
– Мама живет вместе с вами?
– Нет, она давно уехала в Америку. Так сложилось, что они с папой разошлись, и на тот момент маму позвали в Америку на работу, где она и осталась. Там она и няней была, и русский преподавала, и чего только ни делала.
– А чем занимается Ваш брат?
– Игнат остался в Омске и работает там директором гостиничного комплекса. Он у нас вообще самородок. Окончив среднюю школу и не получив высшего образования, с нуля построил один ресторан, второй, потом гостинично-банный комплекс, а в результате стал директором всего этого. Он пошел в прадеда Игната. Мой дед по отцу научился когда-то сам читать, писать, вел большое хозяйство. Вот такой и мой брат – талантливый, с потрясающей интуицией, помноженной на опыт. До всего доходит сам!
– У вас была поездка по Израилю с Кобзоном? Я читала в Интернете.
– Это была не поездка, а целая история. Меня после того, как я стала лауреатом конкурса актерской песни имени Андрея Миронова, пригласили на телевидение в передачу «Браво!», где поздравляли всех, кого за что-то наградили, и не только в этом конкурсе. Отмечали и Константина Райкина с Татьяной Васильевой за спектакль «Там же, тогда же» по Бернару Слейду. Эту передачу транслировали в Израиле, после чего у меня дома раздался звонок. «Здравствуйте! Вас беспокоит Иосиф Давыдович Кобзон. Вас видели по телевидению в Израиле и попросили к ним привезти». И приглашает меня на гастроли вместе с ним и Нани Брегвадзе. Сначала я думала, меня разыгрывают артисты, а потом просто выпала в осадок. Ведь на тот момент мой худрук Константин Райкин тоже брал меня на гастроли в Израиль с о своим спектаклем «Браво, артист!». Не помня себя от счастья, я говорю Кобзону: «Ой, как замечательно! Я скоро с Райкиным туда еду». И только хотела спросить: «А когда ваша поездка? Ведь я же могу поехать и с Райкиным, и с вами?!», как он произносит: «А, вы уже едете? Н у, тогда всего доброго, до свидания!». И положил трубку. Когда я рассказывала эту историю людям, все тут же начинали орать на меня: «Ты что, дура? Как ты могла отказаться?». «Так я ж не отказывалась: я только хотела сказать, что могу поехать с ним в июле!» – рыдала я!
– А перезвонить ему не могли?
– Куда? Он же не оставил мне своего телефона! Я пыталась искать его через редакторов телевидения, друзей, знакомых, коллег. Но для меня тогда, совсем еще девчонки, он был настолько запредельно высок и недоступен, что найти я его не смогла. А самое нелепое было в том, что с Райкиным я в Израиль тоже не поехала: гастроли почему-то сорвались.
– У вас известная по нынешним временам фамилия. Все знают сегодня адвоката Генри Резника, поэта Илью Резника. Это ваша родная фамилия или псевдоним?
– Моя мама – Анна Резник, а отец – Валентин Оськин. И когда мне сказали, что Оськина – фамилия для сцены не очень звучная, и надо подобрать псевдоним, я после долгих размышлений вдруг подумала: «Что же я? Ведь можно элементарно взять мамину фамилию». С другими Резниками мы просто однофамильцы. Однажды ко мне на концерт пришел Максим Резник, сын поэта. Папа попросил его посмотреть, что это за родственница у них в Москве появилась. Они приходили в «Сатирикон» на мой моноспектакль, и им все очень понравилось. Тогда мы и познакомились.
– Вы не жалеете о том, что совсем ушли из театра?
– А я не ушла. Я работаю в «Другом театре». Это такое название – «Другой театр». Так получилось, что мой уход из «Сатирикона» совпал с рождением дочери. А год назад меня позвали принять участие в спектакле «Шоколад на крутом кипятке» по роману мексиканской писательницы Лауры Эскивель. Я там играю сразу три роли: две острохарактерные и одну трагедийную. Я вообще-то была характерная артистка и в институте, и в театре, хотя мне очень близка трагедия. На курсе у Александра Калягина во МХАТе я играла в дипломном спектакле «Чайка» Полину Андреевну.
– А кто учился на вашем курсе?
– Из известных могу назвать Сашу Лазарева, Юлю Меньшову, Андрея Панина.
– Ваш первый спектакль «Мираж любви» – совсем не то, что вы делаете сейчас?
– Конечно. Сейчас я пою концерт, а на малой сцене «Сатирикона» играла моноспектакль, где были встроенные зеркала в стенах и занавеси, которые мне нужны были по действию. Я там читала стихи, кусочек прозы, танцевала. И это все работало на образ спектакля.
– Кто режиссировал «Мираж любви»?
– Юрий Львович Зубков, ученик Эфроса и мой большой друг. Он как режиссер-педагог научил меня жизни на сцене и дал мне все, чем я сегодня являюсь. Я считаю его своим учителем. А в школе-студии МХАТ – Аллу Борисовну Покровскую. Сейчас я пою концертную программу «Поговорим о любви», где ничего людям не объясняю, не объявляю песни. Потому что я живу не только в песнях, но и между ними. Для меня очень важны эти переходы от трагической вещи – к веселой, от озорной – к печальной.
– Изменилось ли что-то в вашей жизни с появлением ребёнка?
– Все. Раньше я занималась собой, но с момента появления дочери была полностью поглощена ей. Конечно, я продолжала делать новые программы, рвалась на сцену. А дочь меня очень ревновала. Когда я начинала петь, она, совсем маленькая, плакала и кричала: «Мама, замолчи!». Чувствовала, что я не с ней: ведь, когда я пою, то улетаю далеко в своих мыслях и чувствах. Сейчас она подрастает, и у нее такие умные глазки, которые всегда мне о чем-то говорят. Я обожаю взросление моей дочери.
– Чем для вас является семья?
– Ну, конечно же, это тыл. Это место, куда я могу прийти при всех раскладах: каких-то своих страстях, неудачах, огорчениях. Прийти туда, где меня любят, несмотря на мой тяжелый характер, на мои истерики. Любят по-настоящему.
– Вы поете в основном о любви. А что для вас самой значит это чувство?
– Любовь всему придает смысл, она окрыляет. Хотя иногда любовь может поднять до небес, а потом – разбить о камни. Но я из тех людей, кто бросается в любовь без оглядки. Я знаю, что разобьюсь, но ни за что не откажусь от этого полета.
Беседовала
Наталья Савватеева
